Глава IV

В годы Первой мировой войны

Неожиданно, как будто грянул гром, засверкали молнии, тёмные тучи заволокли солнце и светлое голубое небо – 1 августа 1914 года началась Первая мировая война. Сразу же был объявлен указ царя Николая II о всеобщей мобилизации. С началом войны закончились счастливые, прекрасные дни моего детства.

Война коснулась всех жителей, а евреев в особенности. Простые люди – рабочие, ремесленники, крестьяне – стали жертвами войны, пушечным мясом, на их долю выпали горе, страдания, мучения. А у евреев ко всему этому в придачу уже с самого начала войны появилось опасение, что их могут объявить виновниками всех военных бед, сделают "козлами отпущения". (Примечание переводчика. В древнем Иерусалиме в Йом-Кипур, в День Всепрощения, Первосвященник Храма возлагал грехи всего еврейского народа на козла).

Во многих семьях призвали в армию единственных кормильцев. Так, ужасной была новость для нашего соседа Ели Хаскина, когда он узнал, что его единственного внука-кормильца забирают в действующую армию и необученным сразу же отправляют на фронт.

Война в первые же дни вошла также в дома других наших соседей и знакомых. В дни отправки солдат на фронт улицы города оглашались рыданиями матерей, жён, сестёр, любимых девушек. Двери синагог в эти дни не закрывались ни на минуту. Но состоятельные люди города давали взятки чиновникам, ведающим призывом, и освобождали своих сыновей и зятьёв от призыва в армию. (Примечание переводчика. Взятки – это деньги или материальные ценности, получаемые коррумпированными лицами, как подкуп, за караемые законом действия).

После всеобщей мобилизации российские войска на германском и карпатском фронтах имели некоторые успехи, несмотря на то, что они были плохо вооружены и обучены. Российская армия даже сумела захватить на некоторое время Восточную Пруссию. Но это длилось недолго.

Бездарное командование российской царской армии, помогая братьям-сербам, разжигало националистические настроения русских солдат и тем самым отвлекало их от внутренних проблем. Главный лозунг начала войны – "шапками закидаем" – сыграл зловещую роль, увеличил потери российской армии. Кайзеровская Германия и Австрия вскоре пришли в себя, вооружили свои войска современным оружием, перешли в контрнаступление и устроили кровавую бойню плохо вооружённой царской армии. Теперь германские войска шли вперёд без остановки. Имея современнейшее вооружение, они, как нож масло, перерезали одну за другой позиции царской армии. Российских солдат убивали как мух. Сотни тысяч из них попали в плен.

После больших неудач на фронте коррумпированное военное командование царской России возлагало надежду на то, что ковненские военные укрепления сумеют остановить наступление немцев. Но и эти укрепления не остановили наступление германских войск. Царское военное командование их даже не использовало.

Опасения евреев не были напрасными. Они таки стали "козлами отпущения" за поражение российской армии. Началась активная пропаганда, идущая "сверху", якобы евреи шпионят, помогают немцам. Царь Николай II приказал, чтобы всё еврейское население Ковненской губернии и прилегающих районов в двадцать четыре часа покинуло родные места. Трудно описать, какая паника началась среди тысяч евреев в городах и местечках после получения этого приказа. Около 12 тысяч евреев Вилкомира, а также евреи из соседних городов, местечек и селений как будто попали в капкан, так как в городе тогда ещё не было железнодорожного сообщения, была лишь возможность уехать, если сумеешь достать лошадь и телегу. Повозки еврейских городских возчиков были нужны им самим, чтобы вывезти свои семьи. Единственным решением было найти в соседних деревнях у крестьян достаточное количество лошадей с телегами. Но крестьяне боялись уезжать из своих деревень в такое тревожное время и опасались преследования властей. А те, кто всё же согласились дать в пользование своих лошадей, телеги и возчиков, требовали за это неслыханную плату. Но выбирать было не из чего, пришлось согласиться.

Во всех еврейских домах люди закрыли ставни, заколотили гвоздями и скобами окна и двери. Семьи с небольшим багажом на крестьянских телегах и повозках торопились покинуть родной город. На каждую телегу и повозку посадили как можно больше людей. Дети и старики, больные и слабые люди были первыми, кого разместили на телегах и повозках. То была страшная картина... Трудно себе представить, как успели в таких условиях всех обеспечить местом и в установленный срок уехать из города.

Большинство людей решили ехать в Ширвинт, ближайшее местечко Виленской губернии, где можно было остановиться в дозволенных границах. Это был "исход", но совсем другого вида. Это было изгнание, сопровождавшееся воплем и плачем, тысячелетним еврейским стоном.

Во время всех катастроф и трагедий проявляется высокое и благородное единство народа, которое не всегда встречается в обычных, нормальных условиях. Изгнание евреев из Ковненской губернии также выявило такое единство и солидарность. Во время "исхода" из Вилкомира в колонне высылаемых людей находилась богатая карета, в которую были запряжены красивые лошади. В карете ехал доктор Каценелнбойген, который был известен не только в Вилкомире, но и в его окрестностях. "Сначала Б-г, а за ним доктор Каценелнбойген," – говорили у нас. С евреями доктор имел дело только тогда, когда приходила беда, и человек тяжело болел. В другое время он с ними не знался и не имел никакого отношения к еврейской жизни. Он держался подальше от евреев. Каценелнбойгена из города не выгоняли, но в день изгнания он поехал вместе со всеми. В этой беде доктор разделил участь всех евреев, показал, что он сын своего народа и протестует против злодеяний деспотичного царя. В пути следования он оказывал медицинскую помощь больным и слабым жертвам изгнания. Его присутствие среди изгнанных евреев было точно прорвавшийся луч солнца через затянутое тучами небо, осветивший "исход" из Вилкомира.

Ширвинт был небольшим местечком. Его евреи посчитали за обязанность принять несчастных людей как братьев. Но их возможности были крайне ограниченными. А тысячи изгнанников нуждались в месте, где они могли бы приклонить свои уставшие головы, им нужна была еда, им нужно было сочувствие... Те евреи, которые имели собственные повозки, освободившись от части людей, приехавших вместе с ними, после небольшого отдыха двинулись дальше в маленькие города и местечки по дороге в Вильно. Еврейские дома Ширвинта приняли столько людей, сколько было возможно. Люди наступали друг другу на ноги.

Вместе с небольшой семьёй раввина из Яновы (Ионовы) мы втиснулись в помещение синагоги и, как говорят, благодарили за это Б-га, ведь изгнанники в нашем положении не могли выбирать. Раввин из Яновы с длинной чёрной бородой и пейсами вдоль бледных щёк был ещё молодым человеком, но внезапное изгнание превратило его в старика. Лицо его потемнело, в глубоких глазах можно было увидеть огромную еврейскую боль, страдание нашего народа. Он подходил к людям, утешал их, говорил, что беду необходимо пережить, что мы обязательно избавимся от этого навета, как и от всех наветов против нашего народа, только необходимо верить в Б-га, который всё видит и всё знает.

Ночью усталых, изнурённых людей одолел беспокойный сон. Но люди всё же отдохнули.

Наступило утро. Наша семья решила двигаться дальше в Вильно, где жила наша кузина. После нескольких остановок и отдыха в маленьких местечках Виленской губернии мы добрались до этого города.

В Вильно мы устроились жить в маленьком безалаберном домике, вернее, в лачуге. Жильё имело лишь одно достоинство: оно располагалось в центре города. Через пару домов от лачуги находилась маленькая синагога, которую сразу же начала регулярно посещать бабушка. Наше жильё было расположено также недалеко от аптеки кузины, и сама она тоже жила поблизости. Кузина взяла моего старшего брата Иосифа на работу в свою аптеку. То, что мы стали жить в центре города, помогло нам немного отвлечься от наших бед.

Для меня аптека нашей кузины стала местом, откуда я начал осмотр и знакомство с большим городом Вильно, с его шумными улицами, богатыми магазинами, небольшими лавочками и многочисленными средневековыми зданиями совсем иной архитектуры, чем в Вилкомире.

Я любил прогуливаться около старинных католических костёлов в знаменитом районе Остербрам, проходя мимо которых надо было обязательно снять головной убор. Я об этом не знал, не снял свою кепку, и за это был побит. Гулял я также по нарядно украшенному, широкому парадному Георгиевскому проспекту и рассматривал различные транспортные средства: конку, кареты, товарные платформы, длинные телеги, в которые были запряжены так называемые бельгийские кони, по сравнению с которыми знакомые мне крестьянские лошади выглядели карликами.

Я также посещал колоссально большой синагогальный двор, так называемый "Шул-хойф", где находилась старая историческая большая виленская синагога "Хор-шул". Кроме неё в синагогальном дворе находились ещё несколько меньших синагог. Вокруг "Шул-хойф" и на самом дворе всегда стояло жужжание, как будто в пчелином улье. Я удивлялся: откуда берётся столько евреев? Что они здесь делают? Чем они занимаются, когда не читают священные книги? В синагогальном дворе имелись небольшие магазины, где можно было купить таллесы, тефиллин, цицес, женские парики, ермолки, мезузы, меноры, молитвенники и другие религиозные принадлежности и книги. У меня создалось впечатление, что в "Шул-хойф" и вокруг него постоянно находилось больше евреев, чем во всём нашем городе Вилкомире. (Примечание переводчика. В те годы более 45 процентов населения города Вильно были евреями).

Еврейский Вильно в те времена имел 160 культовых зданий для проведения религиозных служб и религиозных занятий, больших и маленьких синагог. Бок о бок с культовыми зданиями располагались большие светские типографии и издательства, среди них известнейшая "Типография и издательство Ромма".

Город Вильно кроме религиозных учебных заведений имел светские еврейские школы, гимназии, где обучение велось на лошн-койдеш и на мамэ-лошн. Вильно был городом, где жили знаменитые учёные, изучавшие еврейскую историю, знатоки религиозной литературы, просветители, юристы, общественные деятели, писатели, художники, скульпторы, медики, другие известнейшие люди. Здесь жил и работал Виленский Гаон – Элиягу Бен Шлейме-Залман (1720 – 1797 годы). Вильно был не только религиозным, но также большим еврейским культурным центром. Недаром его называли литовским Иерусалимом. То был один из крупнейших еврейских центров Европы.

Одно меня огорчало: наше изгнание отняло у меня моих друзей, с которыми хотелось поделиться впечатлениями о новом для меня городе. Мы не имели никаких контактов с другими семьями из Вилкомира, даже с семьёй Сары Рыклянской. Я не знал, где её семья находится.

Вихрем изгнания, как песок, разнесло, развеяло большинство наших земляков в разные места Виленской и Двинской губерний. Многие люди оказались даже в губерниях центральной России. (Примечание переводчика. В числе семей, уехавших в Россию, были Зелдовы и Рыклянские).

Большой, шумный город Вильно тогда, в дни войны, превратился в кипящий котёл, чувствуя у своего порога приближение военных действий. Кроме беженцев, в городе появилось много солдат. Город тяжело дышал от ужасов войны, страха и ран.

Во время моих скитаний по городу, в один из дней я увидел ужасную картину, которая и сейчас стоит перед моими глазами, как будто это случилось только вчера. Большой участок городского сада был отгорожен высоким металлическим забором. За этим забором находились мужчины и женщины. Многие из них были в изорванной и грязной одежде, другие же, наоборот, были хорошо одеты. Некоторые из этих людей рыдали, плакали, кричали нечеловеческими голосами, рвали на себе взлохмаченные волосы, одежду. Их лица были искажены всевозможными гримасами и производили страшное впечатление. Казалось, что это вовсе не люди. Меня охватил ужас. Я остолбенел. Когда я немного пришёл в себя, то спросил проходившего мимо человека о том, что здесь происходит. Он ответил, что это жертвы изгнания, жертвы войны, психически больные люди. Для них не нашлось места в психиатрических больницах.

Различные новости, слухи о том, что на фронте что-то неладно, держали Вильно в постоянных тисках страха. Тощие официальные сообщения российских властей вызывали сомнения. Очень скоро люди совсем перестали им верить. В город дошли слухи, что кайзеровская армия прорвала ковненские укрепления и движется в сторону Вильно. Виленские улицы были заполнены отступающими солдатами, передвижными лазаретами с ранеными людьми, а также заблудившимися армейскими подразделениями, которые даже не знали, куда они бредут.

Вскоре над городом показались два-три германских аэроплана. На следующий день германский аэроплан сбросил несколько бомб. Я как раз в это время провожал моего брата на работу в аптеку. На наших глазах бомба разорвала на куски большого бельгийского коня и разбросала доски с платформы. Рядом лежали окровавленные тела убитых возчиков. Картина была ужасной. Мы с братом вернулись домой и нашли маму, полумёртвую от страха, и бабушку, которая хлопотала около неё. Одна из бомб, которую сбросил аэроплан, упала на пустырь, но, к счастью, не взорвалась. Мама и бабушка в это время находились рядом с этим пустырём...

Слухи в городе распространялись один за другим. Их передавали люди, которые убежали от наступающей германской армии. Пришла весть, что немцы захватили Ковно, Янову, Вилкомир, окружили город Вильно, и российская армия разбита. Нам рассказывали, что отступающие русские солдаты деморализованы, грабят еврейские местечки, крестьянские дома, офицеры утратили руководящую роль, солдаты их не слушаются.

На улицах города день ото дня увеличивалось число отступающих российских воинских частей. Солдаты были измучены, оборваны, многие безоружны. Через несколько дней в город вошли немцы. Германская армия маршировала по городу, как на параде. Началась немецкая оккупация.

Наша семья решила вернуться домой в Вилкомир.