Глава II

Город Вилкомир и некоторые его обитатели

Вилкомир был уездным городом (районным центром – примечание переводчика) Ковненской губернии с 12-тысячным еврейским населением; 90 процентов жителей этого города были евреями. Среди христианского населения там жили литовцы, поляки, русские староверы. Для них имелись католический кафедральный собор и православная церковь. Четыре вымощенные камнем главные улицы тянулись из центра города к шоссейным дорогам, ведущим в Двинск (теперь Даугавпилс – примечание переводчика), Ковно (теперь Каунас – примечание переводчика), Вильно (теперь Вильнюс – примечание переводчика) и Роменал (литовцы также называют эти места в центре Литвы Ромене, Ромяняй и так далее; эти дохристианские святые места с деревянными языческими святилищами, которые не сохранились до наших дней, упоминаются в писменных свидетельствах XIV века – примечание переводчика), и тем самым дали названия улицам города с множеством магазинов и маленькими мастерскими ремесленников. От главных улиц тянулись, похожие на кружева паутины, маленькие улочки, переулки и тупички. Двинская улица упиралась в Дворовую Гору, единственную возвышенность в городе. Виленская улица вела к единственному мосту в городе через реку Швента, разделявшую город на две части. За мостом часть города называлась "Унтерн васер" (что в дословном переводе с языка идиш означает "Под водой" – примечание переводчика). Почему было дано такое название – для меня остаётся загадкой. Кстати, словосочетание "остаётся загадкой" – это одно из характерных выражений евреев Литвы. По мосту Виленская улица вела к городскому еврейскому кладбищу, и дальше, к прекрасной Пивонье – дачному району в сосновом лесу. (Примечание переводчика. Во время Холокоста здесь расстреливали евреев из Укмергского гетто). Большая часть леса была недоступна жителям города. То были владения князя Радзивила. Дворцы и богатства князя Радзивила находились под пристальным надзором управляющих. Один раз в году известные феодалы показывались в городе в своих каретах. Большую часть своей жизни они проводили во Франции, Монако и в других странах, где можно заниматься азартными играми. В Пивонье до Первой мировой войны на дачи в сосновые леса приезжали аристократы из таких дальних мест, как Москва, Петербург и из других городов России, чтобы лечить лёгочные заболевания.

Четыре главные улицы города с их магазинами, ремесленными мастерскими и малюсенькими лавочками, где имелось место всего лишь для какой-нибудь пары бочек с селёдками и продавщицы, зажатой между этими бочками, и с покупателями на тротуаре перед дверью этой лавки, для нас, молодых ребят, были основными источниками жизненных впечатлений и курьёзов. Кроме магазинов каждая улица имела что-то особенное, чем можно было гордиться: Ковненская улица – гостиницу Перкуля, так называемый Царский Сад, местное отделение казначейства России, здание полиции, дом исправника, почту; Двинская улица – еврейское училище, городскую больницу, тюрьму. С Дворовой Горы можно было обозревать город и видеть медленно текущую реку Швенту. В летнее время многие желали поплескаться, поплавать, покататься на лодке в прохладной, освежающей воде Швенты, чувствуя дуновение встречного тихого ветерка, который гладил и щекотал тело. В парке у берега реки было много гуляющих. Много их было также и в центральном парке – Царском Саду, где на крытой эстраде время от времени давали концерты военные музыканты и выступали гастролирующие еврейские театральные коллективы.

В городе было несколько синагог. Среди них выделялись на редкость красивая "Хор-шул" (в переводе с языка идиш – "Хоральная синагога", которую украсили лучшие мастера-резчики – примечание переводчика) и "Балеголише-шул" (в переводе с языка идиш – "Синагога для возчиков" – примечание переводчика). Имелось несколько хедеров, йешива (религиозное учебное заведение – примечание переводчика), еврейская гимназия, где преподавание велось на лошн-койдеш (древнееврейском языке гебреиш – примечание переводчика), еврейское училище. Позднее открылись также ещё одна еврейская гимназия и светская еврейская начальная школа с преподаванием в них на мамэ-лошн (языке идиш – примечание переводчика).

Возле нашего дома стояло двухэтажное здание синагоги "Балеголише-шул". Она для нашей семьи, особенно для моих дедушки и бабушки, была частью их жизни. Это было не только место, где они молились, выражали свою приверженность к пути, указанному Б-гом. Синагога была связана с повседневным их существованием. Дедушка и его отец были главными инициаторами и организаторами её строительства. Перед постройкой синагоги наша семья подарила ей на вечные времена большой участок принадлежащей нам земли, на которой и была построена восточная стена здания. Редким и непонятным было её название – "Балеголише-шул", так как абсолютное большинство прихожан нашей синагоги никакого отношения к ремеслу возчиков не имели. Почему она так называлась, я отгадать не смог, а дедушку спросить постеснялся. Двери "Балеголише-шул" были открыты целый день. Она была центром религиозной ортодоксальной жизни. В пятницу вечером, в субботу и праздничные дни синагога была набита евреями, как улей пчёлами. В середине недели, в установленное время слышались голоса молящихся, а между молитвами здесь занимались ученики йешивы, читали Тору и другие религиозные книги взрослые евреи. Длинный стол, стол поменьше с длинными скамьями всегда были заняты молодыми и старыми евреями, слушающими комментарии, разъяснения, сравнения, примеры, объясняющие суть иудаизма.

В синагогу, на свою половину, в любое время дня приходили женщины, чтобы излить перед Б-гом свои горести. Они обращались к Б-гу вслух, как к своему самому близкому. Рассказывали ему о болезнях, о тяжёлых родах, обидах на мужа-кормильца, проблемах с детьми, трудностях вдовьей жизни, про засидевшуюся в девках дочь, жаловались, что нет ни гроша (монеты в полкопейки, самой маленькой медной монеты в царской России – примечание переводчика) для соблюдения священной субботы, или о том, что пора читать Каддиш (траурную молитву – примечание переводчика) и так далее. Выходили женщины после беседы с Б-гом из синагоги успокоенные. Они верили, что милостивый Б-г обязательно поможет.

В этом еврейском городе я родился, здесь прошло моё детство, здесь я учился, знакомился с окружающим миром, приобретал житейский опыт, ощутил потребность правды, справедливости, приобрёл друзей.

Когда я стал старше, мои познания жизни обогатились новым, небесным, безоблачным, захватывающим чувством взаимоотношений – мальчик-девочка.

Ещё вчера я, мальчишка, не обращал никакого внимания на эту девочку с косичками. Но вдруг со мной произошла какая-то непонятная перемена, мои мысли стали путаться и, помимо моей воли, что-то стало мешать моим играм и шалостям, моему мальчишескому существованию. Девочка с косичками повзрослела и превратилась в дорогого мне человека, и почему-то стало щемить моё сердце. Только вчера я игнорировал её, а сегодня уже не мог отвести от неё глаза. Мои глаза, моё сердце, всё моё существо захватил прекрасный цветок, который расцвёл на моих глазах. Имя этой девушки – Сарочка Рыклянская.

Её семья не была мне чужой. В их скобяной магазин я любил приходить и рассматривать гвозди, шурупы, инструменты, замки, краски и другие интересные вещи, удивляться различным металлическим изделиям. Сарочкин брат Мойше Рыклянский был близким другом моего старшего брата Иосифа. Мойше часто удовлетворял мою слабость к сладким печёным изделиям. Когда он меня видел у кондитерской, разглядывающим всевозможные пирожные на витрине, он говорил: "Шайкеле, хочешь пирожное? Тогда зайдём в кондитерскую, и ты выберешь, что тебе нравится". Я часто заходил в дом к Рыклянским, чтобы полакомиться вкусными "бульбе-латкес" (их также называют драники или картофельные оладьи – примечание переводчика). Мойше был большим специалистом по приготовлению "бульбе-латкес". Это, конечно, тоже давало мне повод увидеть Сарочку, побыть вместе с ней некоторое время, к тому же покушать мои любимые "бульбе-латкес". Возрастающее желание чаще видеть Сару подогревало и развивало наши чистые отношения.

Сарочка очень нравилась моим бабушке и маме. Бабушка очень хорошо относилась к ней, как к родной внучке.

Мама Сары – Лея Рыклянская была добросердечной, любящей матерью и очень умной женщиной, главой магазина и дома. (Её муж Меир Рыклянский рано умер, оставив вдову с четырьмя детьми). Лея умело управляла магазином, а также занималась воспитанием и развитием своих детей. Два сына Леи были старше своих сестёр, и основным её помощником в магазине был старший сын Цемах Рыклянский. Тепла у Леи хватало для всех – и для меня тоже.

Однажды в пятницу, когда я был у Рыклянских, мама Лея, как обычно, занималась на кухне приготовлением к субботе. Моё внимание привлекла курица, которую она разделывала. Я начал задавать вопросы о внутренних органах курицы. Мама Лея дала мне разъясняющие ответы и добавила с улыбкой: "Шайкеле, ты, наверное, хочешь стать доктором?" Так она оценила мой интерес к анатомии курицы...

Сарочка была одной из самых красивых и популярных девушек в городе. Приятное лицо, очень серьёзное для её лет; прекрасные глаза, как мерцающие звёзды в высоком небе; изумительная фигура. Она была думающим, очень целеустремлённым человеком, училась в школе с большим желанием. Кроме школьных заданий Сара много и серьёзно занималась чтением классической литературы. С ней можно было делиться самыми сокровенными мыслями и впечатлениями. Каждая прогулка с Сарочкой укрепляла наши чувства. Общая душевная близость украсила наши отношения лучистым сиянием и связала нас обоих на всю жизнь.

Я хочу также рассказать о ярком представителе евреев старшего поколения – рэб Гиршле Зелдове. (Примечание переводчика. Рэб – вежливое обращение к высокоуважаемому еврею, особенно, если он – знаток Торы). Он получил право быть раввином, но не захотел жить за счёт общественных денег и выбрал для себя в жизни другую дорогу. До Первой мировой войны он занимался продажей дрожжей, после войны, при литовском полицейском сметоновском режиме, работал кассиром в еврейском банке. Рэб Гиршл Зелдов был хасидом. (Примечание переводчика. Хасиды – большая часть ортодоксальных евреев с жизнерадостной религиозной концепцией). Каждое утро он встречал молитвой, а провожал день энергичным, весёлым танцем. Небольшого роста, щуплый рэб Гиршл Зелдов легко двигался, как на пружинах. Большую часть его благородного лица занимал высокий лоб. Его лицо дополняли выразительные глаза, блестевшие, как бриллианты, несмотря на возраст; так называемый "раввинский" нос; вьющиеся борода и пейсы. Рэб Гиршл всегда был одет в чёрный капот (верхнюю одежду свободного покроя – примечание переводчика) и чёрную шляпу. Его всегда приглашали на семейные праздники, и он своим присутствием украшал эти торжества. Рэб Гиршл был очень честным и порядочным человеком. Многие евреи ему доверяли свои сэкономленные несколько рублей, а позднее – литовские литы (денежные знаки в Литве – примечание переводчика). Была даже поговорка: "Деньги у Зелдова – надёжней, чем в казначействе".

Глубоко религиозный рэб Гиршл Зелдов был евреем со светскими понятиями. Его интересы были разносторонними. Он мог отстоять своё мнение, видел проблемы и происходящие в окружающей жизни изменения.

Его религиозность не вступила в противоречие с тем, чтобы его дети получили светское образование. Его старший сын Мойше после завершения учёбы в хедере и йешиве проявил интерес к литературе и воспитанию детей. Тогда рэб Гиршл напрягся и, несмотря на свои тощие заработки, сделал всё возможное, чтобы его сын сумел учиться в Вилкомирской еврейской реальной гимназии, где преподавание велось на идиш, а позднее – в Париже в университете Сорбонна. Сара, одна из четырёх дочерей Гиршла, также получила университетское образование в Западной Европе и стала фармацевтом. Вся семья материально и морально помогала им учиться.

В свои молодые годы мне приходилось не один раз видеть рэб Гиршла Зелдова, когда он был радостно настроен, пел и танцевал. Он веселился сам и мог сделать так, чтобы рядом с ним веселились окружающие его люди.

Как-то на одной из свадеб, которая праздновалась в большом доме на углу Виленской улицы, музыканты играли зажигательные мелодии, гости выпивали, было весело. Большой графин с водкой быстро опустел, и меня послали в другую комнату, чтобы наполнить его снова. Возвратившись с полным графином водки, я чуть не выронил его из рук, когда увидел, что праздничный стол занят танцующим рэб Гиршлом, для которого специально играли музыканты. Ой, как хорошо танцевал рэб Гиршл! Расстегнув свой капот, он отплясывал "казачка" (танец ускоряющегося ритма – примечание переводчика). Весь народ крутился вокруг стола в хороводе, прихлопывая в ладоши.

В обычной жизни рэб Гиршл Зелдов был очень серьёзным человеком. Казалось, что он на своих узких плечах нёс ответственность за все еврейские заботы, несчастья, страдания.

В 1919 году литовские националисты застрелили его младшего сына Якова в самом расцвете его молодой жизни. Случилось это неожиданно, во время митинга по поводу еврейского образования. Литовские националисты выстрелили в толпу митингующих евреев, и жертвой стал юный Яков Зелдов. Убийство сына оставило глубокую рану в сердце рэб Гиршла; тяжело переживала эту трагедию вся семья. Еврейский Вилкомир был потрясён.